Земля вздымалась вокруг холмами и тут же обрушивалась уродливыми комьями. Гул разрывал воздух и барабанные перепонки. Не было слышно даже собственного голоса. Начавшийся дождь сделал землю, и без того взрыхлённую бомбёжкой, буквально полой. Ноги по голень проваливались в то, что ещё недавно было полями, рощами, усыпанными цветами, кустарниками и шмыгающими между ними полевыми мышами. Этот мир мог умело сосуществовать, жить в гармонии, распределяя всё вокруг в равной мере. Теперь же военные ботинки месили под собой глину, создавая вокруг неправдоподобный ландшафт вымершего мира, лишённого жизни и уюта, и разрывая связующую нить справедливого разделения жизни и смерти, прописанного космическим законом бытия. Теперь же военные ботинки упирались в тела, спотыкались о конечности и скользили в крови и потрохах тех, кто ещё недавно жил своей собственной жизнью и не имел никакой причастности к этому воплощению ада на земле.
Атака, и без того вялая, стала попросту захлёбываться. Тяжёлая техника, утопая в земле и глине, продвигалась черепашьим ходом. Пехота же таяла на глазах, натыкаясь на хитро расставленные пулеметные гнёзда. Те, кто ещё не потерял последние остатки рассудка, бросился в воронки из-под снарядов, стремясь хоть в таком незамысловатом убежище сохранить свою жизнь. Задыхаясь, Ангус упал навзничь после очередного удара пулемётной очереди. На его глазах товарищи, с которыми он воевал вот уже три года, бок о бок деля хлеб, крупицы человеческого тепла и мечты о лучшей жизни, замертво падали на землю один за другим. Со спины могло показаться, что чья-то невидимая рука бросает людей на землю. Действительность же была куда страшнее. Пули от пулемётов буквально разрывали человеческую плоть, вырывая целые куски мяса, оставляя в теле неестественно огромные дыры. Человек, по сути, был уже мёртв, однако, со смешанным чувством удивления и ужаса успевал осознать всю непреодолимость случившегося и стремился в последних судорожных объятиях сжать землю, словно пытаясь ею заполнить образовавшуюся пустоту. А горячая кровь, несмотря на все усилия, клубилась паром над их телами, растекаясь новой жизнью по необъятным просторам полей брани. Жизнь впитывала жизнь.
Газ! Газ! Газ! – противник начал химическую атаку. Ядовитый газ начал растекаться желтоватым туманом по равнине. Генри судорожными пальцами начал искать сумку с противогазом. Онемевшие пальцы не хотели двигаться, страх коварно сковывал самые простые движения. Рука наконец нащупала сумку, и спасительный звук расстёгивающейся молнии, словно глоток надежды, наполнил сердце. Газ подступал всё ближе. Пальцы всё торопливее бегали по сумке. Наконец, он вытащил своё спасение, правда, от всей кутерьмы шланг скрутило в сплошной узел. Судорожным движениями Генри начал распутывать этот клубок резины. Обрывки тумана уже начали переваливаться за край спасительной воронки, которая в скором времени должна была стать местом ещё одной могилы. Яд уже начал жечь горло и глаза. Счёт за жизнь перешёл на считанные секунды. Где-то слева раздался душераздирающий крик – один из тех, кто был отвержен счастливым случаем, задыхался с смертельном угаре, поняв, что его противогаз оказался одним из тех, чей фабричный брак не был замечен. Одним рывком Генри натянул резиновый капюшон и, повернув клапан, сделал глубокий вдох. В этот момент мутная, жёлтая пелена наполнила его воронку. Но всё это было уже не так важно. И спасение его жизни – дело решенное, казалось ему, пока очередной глоток воздуха не привёл его в очередной ужас. Горло было охвачено огнём. Спазм дикой боли не давал дышать, а горло словно наполнилось тысячью острых иголок, разрывающих его изнутри – Генри случайно повредил шланг, когда раскручивал его. Тоненькая ниточка, отделявшая жизнь от смерти была разорвана им самим. И теперь мучительная, жестокая смерть стала неотвратимостью...
...В припадке безумия и агонии он сорвал с себя маску, раздирая себе горло измазанными в земле пальцами. Но всё было тщетно...
Генри вскочил постели, тяжело дыша, в холодном поту. Очередной кошмар, вновь и вновь крутящийся перед его глазами на протяжении вот уже пяти лет, заставлял его каждый раз, обливаясь страхом, судорожно вскакивать с постели, раскалывая сумеречную тишину криками и глухими стонами. Встав с постели, Генри подошёл к письменному столу и взял лежавшее на нём раскрытое письмо. Одно из немногих преимуществ малогабаритного жилья – способность находить даже малогабаритные предметы в полном сумраке. Он подошел к стене с полками, и рука направилась в бездонные глубины мрака, где пальцы безошибочно нащупали шершавый спичечный коробок. Вернувшись к столу, Генри зажёг лампу и прочитал заново письмо. Его содержание гласило, что его двоюродная сестра скоропостижно скончалась. Похороны мисс Патриции Хэтэуей состоятся 4 апреля. «Бедная Пат! – в последний раз я видел её за пару месяцев до начала войны. Из маленькой неказистой девчонки, так искренне, как это могут делать только дети, мечтающей о чудесах и полётах на воздушных шарах, она успела превратиться в 17-летнюю барышню с изысканными манерами. Её вечно растрёпанные волосы легли ровными, рыжими волнами, юношеская дерзость лица сгладилась, сделав ее мягче и привлекательнее – ровно настолько, насколько бывают привлекательны девушки её возраста. Завершали же образ необыкновенно лучистые, огромные карие глаза, которые смотрели на этот мир с невообразимой жаждой познания этого удивительного, необъятного и завораживающего мира.
Выдвинув ящик, Генри достал оттуда пакетик снотворного, которое он принимал уже больше года. Но, покрутив в руке маленькое послание грёз Морфея, он отправил его обратно в стол. Во-первых, оно уже практически на него не действовало. Во-вторых, он уже принимал его перед сном, а двойная доза могла быть опасна.
Генри как наяву видел перед собой старый парк, поросший можжевельником и буком, а также платаны и вязы, словно стражи стоявшие перед замком. Время скрутило их огромные стволы, а причудливо изогнутые ветви частенько стучались зимними вечерами своими озябшими сучьями по стеклу. Он навсегда запомнил картинку этого величественного, древнего замка, построенного ещё во времена, когда короли добывали себе трон не только вероломством, но и мечами.
Подёрнутые пеленой прожитых лет воспоминания после всех ужасов войны казались какими-то чужими, не принадлежащими себе самому и ещё более далёкими, чем дымка горизонта. Юность – это неиссякаемый источник жизни, наполняющий человека светом и энергией. Даже самые серые будни отступают назад перед лучезарностью этого рассвета жизни. Вопреки желанию родителей, потомственных врачей, Генри врачом так и не стал. Но они об этом так никогда не узнали. Поступив в медицинский институт, он тайно перевёлся на юридический факультет, сдав экзамены экстерном. Жажда справедливости и желание отстаивать её бурлили в сердце Генри с самого детства. Да и потом, он не мог переносить вида крови. Причиной тому стал случай из того же детства: вся семья собиралась отправиться на лето в Ниццу. Пришли на вокзал чуть пораньше – отцу нужно было отправить несколько телеграмм по работе. Вместе с матерью они дожидались отца, сидя на перроне. Товарный состав, стоявший на путях, уже заканчивал разгрузку. Привлечённый суетой, Генри подошёл поближе. Рабочие почти закончили работу. Однако волнение на их лицах было заметно издали. Последний ящик сошел с вагона и был перенесён в складское помещение.
- Чертова работа! В последнее время не знаешь, что и думать – то динамит заставляют разгружать, то порох. Теперь вот этот чёртов нитроглицерин, который взорвётся, даже если ты просто громко чихнёшь. Уж не войну ли решили затеять наши бюрократы?
- Эти жирные толстосумы могут только бумажки подписывать, да растекаться в своих креслах, как желе по тарелке. А для войны требуется железная твёрдость и сила духа.
- Ты прав, Макс. Но что-то тут не чисто. Возьми мне кружку пива! В глотке пересохло! Чёрт побери, я чую, что сегодня вечером будет покерная погода. И банк окажется в моём кармане! Готовьтесь попрощаться со своими денежками, ребята!
Стоя в проёме вагона, Франк даже начал пританцовывать от радости. Последнее, что он заметил, была емкость со смертоносной жидкостью. Каким образом она выпала из плотно заколоченных ящиков – так и осталось загадкой. Взгляд Франка остановился. Время, спрессовавшееся в вечность, позволило лишь сделать последний глоток весеннего воздуха, напоённого сладостью цветущих лип, но так и не смогло остановить мгновение смерти. Большую часть удара приняли на себя вагон и платформа, что позволило избежать лишних жертв. Но куски железа и дерева разлетелись по всему перрону. Кусок обшивки, слетевший с вагона, унёс жизнь ещё одного, весьма тучного человека. Удар был сильным. Он буквально развернул джентльмена. Тот упал прямо к ногам Генри, заливая всё вокруг своей кровью. В считанные секунды подоспели санитары, но сделать ничего не смогли. Мать Генри бросилась к нему на помощь, но ребёнок был в абсолютном порядке, если не считать того, что он стал испытывать отвращение даже к капле крови...
Шум улицы заставил вернуться из вязкой туманности воспоминаний в ритмичную чёткость действительности. Звонкие окрики мальчишки, продававшего газеты на углу, возвестили Генри о том, что уже половина седьмого утра. А это значило, что у него было всего полчаса, чтобы сбросить с себя последние остатки сна и зайти к булочнику, чтобы успеть купить самые свежие булочки в мире. А попутно – и к молочнику. Крынка молока была дешёвая и никогда не разбавлялась водой, как это делали во многих других молочных лавках.
Покончив с завтраком, Генри стал собираться в дорогу. Собственно, сами приготовления заняли у него не более получаса. Нет, он не был беден, словно церковная мышь, но весь его скарб вполне умещался в видавший виды саквояж, сшитый из персидских ковров. Прежде чем отправить в глубины саквояжа свои вещи, он вновь закрыл его и вытащил из защёлки тонкую пластинку. Вновь открыв его, он раскрыл потайной карман, образовывавший двойное дно, о котором никто бы и не помыслил и уж тем более не заметил. Он и сам толком не понимал, зачем попросил чемоданных дел мастера сделать это потайное пространство. По сути, он им даже не пользовался никогда. Может, сказалась его детская любовь к приключенческим и детективным книгам, которые он взапой читал в юности? Генри положил на дно коробку с пулями и свой военный трофей – пистолет системы Люгер. Разработанный задолго до войны, он стал одним из лучших образцов своего времени в военной промышленности, отличившись высокой степенью точности и надежностью спускового механизма, в отличии от большинства других выпускавшихся моделей, которые вечно заклинивало. Некоторые жаловались на то, что и парабеллум клинит не меньше, но так говорили только те, кто во время обучения в офицерском корпусе не уделил должного внимания курсу по правильному хранению и чистке своего именного пистолета.
Рядом он поставил коробочку с девятимиллиметровыми патронами – единственное, на что действительно реагировал пистолет чутко, так это на качество самих патронов. А потому сэкономить на этом не представлялось возможным. Зарплата младшего клерка на фабрике по производству текстиля едва позволяла сводить концы с концами. А потому приходилось экономить буквально на всём. Научившись за время войны переносить лишения, Генри не особо замечал их тягостность. Но штопать себе одежду ему приходилось самостоятельно. Порой жена молочника, бывшая когда-то белошвейкой, по доброте душевной помогала ему справиться с дырами на пиджаке или пальто, но сам он, глядя на пестроту заплаток, понимал, что гардероб пора обновлять. Вместе с тем остатки воспитания и память о древнем роде, ведущем своё начало чуть ли не от первых королей Шотландии, не позволяли принять мысль о покупке поношенной одежды, а на новую он никак не мог накопить. Поэтому приходилось мириться и поменьше заглядывать в зеркало. В целом же, мало кто сегодня находился в лучшем положении, оттого на пестроту, распустившуюся в послевоенные годы на улицах городов и деревень буйным цветом, мало кто обращал внимания.
Спустившись по скрипевшей при каждом шаге лестнице, Генри вышел на улицу. Путь предстоял долгий. На счету был каждый шиллинг. Поэтому к вокзалу пришлось идти через весь Лондон. Сам Генри никогда не любил этот большой, шумный, вечно коптящий и воняющий город с его не проходящей сыростью и туманами. Он любил сельскую местность, просторы полей и простоту живущих там людей. Но работу можно было найти только здесь (крестьянская жизнь привлекательна до тех пор, пока ты только взираешь на неё. Стоит ощутить на себе её тяжесть, как всякая романтика тает, как роса по утру), а потому приходилось идти на извечный компромисс между желаниями и возможностями. Неужели человек изначально, с самого рождения заковывает себя в эту кабалу, а на глаза его надевается повязка лжи, будто бы у кого-то из нас есть выбор? С момента рождения до мгновения смерти весь наш путь определяется кем-то, но только не нами самими. Воспитывают нас наши родители, знания вкладывают учителя в школах и университетах, к двадцати годам мы вроде как что-то начинаем осознавать, находить свой путь в жизни, делимся с друзьями своими собственными мыслями и суждениями. Но, если задуматься, то эти суждения построены на том, что вкладывалось в нашу голову предыдущие двадцать лет. Так насколько уверенными мы можем быть в приписывании своих мыслей самим себе? Где же находится эта истина, что срывает маски заблуждений с наших лиц и позволяет заглянуть в лицо непримиримой действительности?
